В Риме Микеланджело приступает к работе над гробницей папы Юлия II, что будет занимать его из-за бесчисленных осложнений более тридцати лет. Замысел был слишком велик в отношении одного из пап, которые то и дело сменяли друг друга, да и Юлий II не спешил с гробницей при жизни, это же понятно, а Микеланджело думал: по причине «зависти Браманте и Рафаэля Урбинского». Чтобы занять его, Юлий II в 1508 году поручает расписать свод Сикстинской капеллы. Микеланджело должен подчиниться, но меняет предписанную ему программу капитально. Синтез архитектуры, живописи и скульптуры, к чему постоянно стремился Микеланджело, получает действительное и иллюзорное оформление. Библейская легенда о сотворении мира, сотворении Адама, о грехопадении, о потопе с Ноем, с образами пророков и сивилл, юношей-рабов - воспроизводится в формах не просто скульптурных, но мощных, титанических, - личностно-материальная эстетика Высокого Возрождения получает столь впечатляющее воплощение, что мы видим не жалкую судьбу раба божьего с его грехопадением и изгнанием из Эдема, а возвышенные сцены жизни первых людей на Земле, подобных богам, Золотой век. Там, где речь традиционно идет о грехе человека, художник утверждает его величие.
Роспись свода Сикстинской капеллы (1508-1512 гг.), колоссальную работу даже чисто технически, Микеланджело осуществил один, без помощников, словно вступая в соперничество непосредственно с Богом-мастером, который тут же возникал над его головой лицом вверх. Так что потом он не мог читать иначе, как держа книгу над собой.
Смерть Юлия II и избрание папой в 1513 году Льва X из семейства Медичи после долгих проволочек приводят к тому, что Микеланджело, вместо продолжения работы над скульптурами для гробницы Юлия II, приступает во Флоренции к разработке проекта Новой сакристии для церкви Сан-Лоренцо - Капеллы Медичи (1520-1534), осуществление которой тоже будет затруднено, в частности, из-за восстания против Медичи и военных действий у стен города. Капелла Медичи отразила умонастроение Микеланджело, беспокойное из-за тщеты усилий и порывов создать «своей архитектурой и скульптурой» нечто совершенное, что «станет зеркалом всей Италии». Речь шла о проекте фасада церкви Сан-Лоренцо, построенной Брунеллески, первом архитектурном заказе, за который Микеланджело взялся с энтузиазмом, но договор был расторгнут. И вот снова смерть, усыпальница, к тому же близких ему людей, а он весь во власти других Медичи, вышедших в герцоги и папы. И здесь главенствуют другие: в противоположных нишах статуи герцога Неймурского, младшего сына Лоренцо Великолепного, и герцога Урбинского, внука Лоренцо Великолепного, над их саркофагами, на крышках которых Микеланджело поместил по две аллегорической скульптуры: «День» и «Ночь», «Утро» и «Вечер». И все же центральное место занимает предельно простой саркофаг у дальней белой стены с останками братьев Медичи - Джулиано, погибшего от рук заговорщиков, и Лоренцо. На ровной крышке три изваяния - Мадонны с младенцем и святых покровителей семьи Медичи. Именно архитектура интерьера с ложными окнами и пилястрами в два яруса вносит в покой и тишину потустороннего современную ноту, то есть жизни и беспокойства, что проступает и в обнаженных фигурах, погруженных в раздумья и сон.
Выступив на стороне города против Медичи как военный инженер, Микеланджело не выдерживает тревоги перед близким падением Флорентийской республики и бежит в Феррару и в Венецию (1529), думал даже уехать во Францию. Его сочли бунтовщиком и дезертиром, то есть он оказался меж двух огней. Флоренция, правда, вскоре его простила и просила вернуться. Но куда? Это были тревожные, по сути, потерянные годы. Наконец, новый папа Павел III позволяет Микеланджело вернуться в Рим и поручает роспись алтарной стены Сикстинской капеллы на тему «Страшный суд» по Библии.
Умонастроение Микеланджело, остро переживавшего потрясения своего времени, падение Флоренции, с тем связывают конец гуманистической идеологии свободы, наполняется религиозной рефлексией, но говорить о духовном кризисе, как в отношении Сандро Боттичелли, вряд ли правомерно.
«Страшный суд» - отражение духовного кризиса: он подводит итог всему предыдущему творчеству художника и предвосхищает направление будущего, - пишет Дж.К.Арган. - Тематическим ядром этого произведения является идея юношеской «Кентавромахии»: движение масс под воздействием божественного промысла...»
Историк искусства подчеркивает верность Микеланджело к его юношеской эстетике! Где же тут духовный кризис художника? Именно содержание «Страшного суда» как библейской легенды говорит о духовном кризисе христианского миросозерцания, что особенно ясно проступило в эпоху Возрождения.
«Верховный судия, обнаженный, атлетический, - пишет Арган, - без каких-либо традиционных атрибутов Христа, является олицетворением высшей справедливости, которую не в силах умерить даже сострадание и милосердие, представленные молящейся Богоматерью». Вот именно. Миросозерцание Микеланджело шире христианства и шире язычества, а конкретно это возрожденческий неоплатонизм и личностно-материальная эстетика, достигшая у него мощной телесности образов, в чем проступает идея личности, ее духовность. И в час суда человечество у Микеланджело, несмотря на смятенье и скорбь, предстает как героическая масса, бросившая свой вызов судьбе, поэтому перед нами предстает воочию трагедия человечества вчера, сегодня, завтра.
Да, говорить о духовном кризисе в отношении Микеланджело не приходится, это касалось у него лишь религиозной рефлексии, которая усилилась по вполне понятным причинам, но не повлияла на его эстетику, на порывы его души к творчеству, в отличие от Сандро Боттичелли. Это видно и в фреске «Страшный суд», не говоря об архитектуре Рима, в чем проявил свой универсализм гений Возрождения.
Много говорят также об утрате веры в творческую мощь человека у Микеланджело, будто весь пройденный им жизненный путь представляется отныне сплошным заблуждением ( речь о «Пьете Ронданини»), с чем соглашается и Алексей Лосев в «Эстетике Возрождения», мол, лучше и нельзя формулировать трагическую сущность Ренессанса. На основе отдельных произведений, отдельных высказываний особенно в конце жизни нельзя судить о миросозерцании и творчестве художника в целом. Да, почти все художники и мыслители эпохи Возрождения пережили разочарования с осознанием слабости человеческой природы, да и в какие века бывало иначе? Но моральная рефлексия и обращение приводят к смирению. У Микеланджело возрастает ощущение трагизма бытия, именно потому что он был и остается художником Возрождения, близкого по миросозерцанию к древним. При этом все у него в превосходной степени. Это титанизм, который был присущ и его натуре, и его личностно-материальной эстетике; здесь он не изменился, наоборот, с годами все яснее проступала основа его души - поэзия, по сути, платоническая, как его любовь к Виттории Колонна.
Уточним понятие неоплатонизма у Алексея Лосева: «Но если под неоплатонизмом мы будем понимать примат идеального над материальным и свечение этого идеального в материи, так что красотой выступает идеально оформленная в материи сама же идея, то Микеланджело оказывается самым настоящим неоплатоником». Возрожденческий неоплатонизм - это «трепетный энтузиастический восторг, страстная порывистость и жизненная напряженность в самых идеальных устремлениях». Такова поэтическая сторона эстетики Микеланджело и его миросозерцания в целом, что он сохранил в своей душе до последних дней. Он в шестьдесят влюбляется и пишет сонеты в духе и на уровне Шекспира в тридцать лет. И это в годы работы над фреской «Страшный суд».
Лишь вашим взором вижу сладкий свет...
Или:
Наш век могу продлить, любовь моя, -Пускай за гранью будущих столетийУвидят все, как были вы прекрасны,Как рядом с вами был ничтожен я.
По-юношески свежее чувство, что никак не свидетельствует о духовном кризисе, но лишь об остроте восприятия жизни и, конечно, смерти, что усиливается со смертью Виттории Колонна. Но красота, «единый лик красы неповторимой», со смертью возлюбленной не умирает, как красота произведений искусств, разрушенных временем.
Здоровый вкус разборчиво беретВ первейшем из искусств произведенья,Где тел людских обличье и движеньяНам глина, мрамор, воск передает.Пусть времени глумливый, грубый ходДоводит их до порчи, разрушенья, -Былая красота их от забвенья, -Спасается и прелесть бережет.
Так неоплатонизм Микеланджело и при усилении религиозной рефлексии к концу жизни проступает в его лирике...
Вообще столь мощно проступающая личностно-материальная эстетика его в воссоздании библейской тематики, кажется, до сих не понята, говорят лишь о трагизме, что, по сути, снимается с обращением, как у Сандро или у Леонардо перед смертью, - у Микеланджело потому трагизм, как у трагических поэтов Эллады, что был он и оставался до конца возрожденческой личностью и возрожденческим гением, а библейские сюжеты, как история современной художнику Италии, лишь подливали масла в огонь трагического мироощущения...
